Все боги мира на стене

Мы встретились после дождя. Было половина одиннадцатого. Вечер. Она сидела на скамейке под козырьком автобусной остановки. В летнем платье. В свете ночных фонарей было трудно разобрать его цвет. Она была все такой же красивой, а печаль шла ей к лицу. А я был все тем же снобом. На моем лице висел тяжелый отпечаток хронического недосыпа. Она повела меня через какие-то малознакомые улицы и переходы. По ним я ходил ни один раз. Но я их не помнил. Я никогда не запоминал ненужные мне названия улиц. Для меня весь этот бетон с тысячами имен просто топографическая ерунда. Мы разговаривали. И это было необычно. Это было просто. Легко. Мы проходили памятники. Мрачные бронзовые поэты во всем городе остывали после знойного дня. На их тяжелые плечи грузом всего мира ложилось небо. Мы шли сквозь парк. По присыпанной песком дороге. На скамейке сидели две пьяные лесбиянки. Столь безобразные, что даже мать-тьма, породившая их, не могла скрыть это. Мы дошли до шоссе. По нему, пытаясь разогнать первую космическую летели шикарные тачки. Навстречу к кремлю, с обрюзгшими генералами, размазывавшими свои сопли по коленкам молоденьких девиц. Новая ночь оргий, шампанского и политики. А нищие по-прежнему умирали на своих кухнях или за решеткой. Всем было плевать друг на друга. Политикам на нищих. Лесбиянкам на общественное мнение. Памятникам поэтов на живых. Мне на весь этот город. Мы спустились в подземку. В подземке я просыпал большую часть своей жизни. В поземке всегда кто-то кого-то ждал. Пока существует подземка, существуют столицы мира сильных.  Мы зашли в вагон. Двери захлопнулись. Механический женский голос произнес несколько слов о забытых вещах. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. И снова движение. В руках у меня откуда-то оказалась книга. Но я не мог читать. Я просто держал ее в руках и рассматривал обложку. Она положила голову мне на плечо и уснула.

Мы остановились на незнакомой станции. На карте метро она была обозначена зеленым цветом. Мы поднялись наверх. В этой части города несколько фонарей освещали узлы дорог, и бродила пара, тройка мертвецов с одутловатыми лицами. Спасительным маяком сиял супермаркет. Мы зашли. Играла музыка, и жужжали полупустые морозильники. Я взял замороженную пиццу. Она - связку бананов. Я - пару бутылок пива. Она - небольшой пакет шоколадных конфет. Я - пачку сигарет. У меня в кармане было всего 465 рублей. И ровно столько с нас потребовали на кассе. Дальше мы шли в полной темноте вдоль хрущевских пятиэтажек. Убогая, сумасшедшая старуха  ночь стояла в глазах, хохоча отвратительным беззубым ртом. Мы шли молча. С помощью одной руки я закурил. В этом районе было что-то не то. А может, что-то не то было во всей стране? Эта старуха знает больше нас. Она неспроста делает всех кошек серыми. Мы срезали. Прошли прямо под чьим-то низким балконом и оказались у подъезда. На третьем этаже она открыла дверь, а за ней еще одну. Мы вошли. Она включила свет и предложила мне протий в комнату. А я прошел в ванную и умыл лицо. Прохладная вода стекала по подбородку, застревала в трехнедельной щетине и превращалась в разрозненные капли. В 20 лет я выглядел упаднически. Она стояла у большого газового бака и сквозь маленькое окошко спичками пыталась разжечь пламя. Пламя никак не разгоралось. Я взял у нее коробок. После нескольких десяток потухших спичек в маленьком окошке появилось маленькое прозрачно-голубое свечение. С ним должны были сбыться мечты ста миллионов людей. Так нам всем обещают по телевизору. Она положила в микроволновую печь пиццу. Я откупорил нам пиво. Пиво было дерьмовым. Оно вызывало тошноту. Но оно называлось пивом. И его пили сейчас сотни тысяч, таких как мы. И мы его пили. На маленькой кухне, завешанной полками и заставленной банками. В окошке горел газовый огонек.

Мы прошли в комнату. Она включила свет.

- Это спальня моих бабушки и дедушки. – Сказала она.

- Мы можем поставить музыку? – спросил я.

- Конечно. Только тихо. Соседи. Я сейчас вернусь.

Она куда-то ушла. Я включил музыкальный центр и вставил диск. Я не знал, что это за музыка. Взял с работы первый попавшийся диск. Огляделся. На полке стояли фотографии. На одной из них была ОНА. Большой диван. Маленький вентилятор на кофейном столике. Книжные полки. За стеклянными дверцами Джек Лондон, Майн Рид, Житие Серафима Саровского, Записки Отцу Никону, Три тома от Аглафии Блаженной. Видео кассеты. Гладиатор. Титаник. Воскрешение из мертвых. Я взял эту кассету. На обороте были фотографии полуразложившихся трупов монахов. «СВИДЕТЕЛЬСТВА О ЧУДО ВОСКРЕШЕНИИ СВЯТЫХ». В моих руках эта пленка должна была самовозгореться. И я поспешно положил ее на место.

- Моя бабушка очень набожная. – Сказала она, появившись в комнате.

- У каждого должно быть какое-нибудь увлечение.

- Она часто ходит на служения в церковь.

- Главное, чтобы она верила.

- Она верит. И она всем нам рассказывает о том, как нужно правильно жить. И дарит иконы.

- За веру! – и я залпом осушил оставшуюся половину ослиной мочи.

- Зачем ты так усиленно щелкаешь каналы? – спросил я, когда мы лежали на разложенном диване перед ящиком.

- Я хочу найти клипы. – Сказала она.

И она нашла клипы. Мы лежали и смотрели их. Свет теперь был выключен. Она постелила белье. Мы были в одежде. Мы были не в себе. Мы давали мулаткам с невероятно огромными голыми задницами смотреть на них и что самое поразительное - слушать.  

- О чем они поют?

- Я не знаю.

- Ты же знаешь английский.

- Я не вслушиваюсь. – Сказал я, поднялся и вышел на балкон. Открыл пошире окно и закурил.

- Смотри, что бы пепел не остался на подоконнике. – Крикнула она из комнаты.

- Конечно. – Сказал я.

Когда я вошел обратно в комнату, она уже допила свое пиво.

- На балконе целая оранжерея. – Сказал я.

- Иди ко мне. – Сказала она.

Она не была пьяна. Нет. Она просто сильно хотела быть пьяной. И поверила в то, что пьяна. Она чуть не разорвала на мне футболку. С силой стянула с меня штаны. И вцепилась в мои губы. Она была близко. Я чувствовал ее запах. Сильный запах ее девичьего, но уже такого женского тела.

- Я люблю тебя, мой мальчик. – Сказала она.

Ее волосы растрепались. Она сняла с себя платье. И в одном лифчике и трусиках бросилась на меня. Мы целовались как одержимые. По стенам двигались голубые блики. Пульт где-то потерялся. В ящике плясали все новые мулатки. Она двигалась вверх и вниз. Все быстрее и быстрее. Словно стела, словно каменная белая валькирия вырастала из меня. Она царапала мне грудь и стонала. Все ее нутро готово было передаться мне. Вся ее любовь изливалась наружу. Ее могло бы хватить на весь мир. Но она отдавала ее мне.

Боже, что мы делаем? Я не любил эту девушку. Я не любил их всех. Я не даже не мог любить себя. Зачем ты играешь такую злую шутку с нами? Тысячелетний пройдоха!

- Мой мальчик. Мой мальчик. – Повторяла она.

Я гладил ее бедра. Ее грудь растворялась в моих ладонях. Но я не чувствовал ничего. Во мне была пустота. Эта ночь заползла ко мне под ребра. Она высосала мою душу. Я видел, как ЕЕ глаза смотрят на меня. Ее и сотни других глаз смотрят на меня. Они бесстрастно взирают с икон, панно, картин, статуэток, книг. Божья Матерь, Иисус, Николай чудотворец, Будда. Кресты. Кресты. Кресты. Некуда было деться от этих глаз. Они были повсюду.

- Ты любишь меня? – спросила она.

Я сидел на краю дивана. Мои ноги укрывала тьма.

- Я хочу выпить. Мне нужно.

Она встала и голая вышла из комнаты.  Я услышал, как открывается дверца холодильника. Потом снова появилась она. У нее в руках была открытая бутылка водки и рюмка. Я налил себе и выпил. Затем еще. Потом налил снова и передал ей. Она выпила. И даже не зажмурилась. Мы поцеловались. И снова занялись любовью. Между нами была буря. Весь мир сотрясался. В Колорадо с неба падали черные дрозды. В Сибири лопались газовые трубы. Дрожали винные погреба Кремля. В подземки перестал поступать воздух. Стены комнаты сужались. Этот диван стал ритуальным ложе, где каждый из нас приносил себя в жертву. На глазах у всех этих святых мы пытались съесть друг друга заживо. Безумные людишки. Огромный, вышитый на настенном ковре Иисус снисходительно смотрел на меня. Сверху вниз. Ее горячее тело извивалось в моих руках. Огонь и холод. Жизнь против смерти. Я притянул ее к себе. И она зарыдала. Ее горячие слезы капали мне на плечо. На то самое, на котором она дремала несколько часов назад.

Я пытался, Боже. Но ничего не получалось. Я не мог любить эту девушку. Между нами была непреодолимая терновая стена. Все, что я мог, это крепко обнять ее и дать волю ее слезам.

Я налил еще стопку и передал ей. А сам сделал глоток из горла. Она успокоилась. Я сидел рядом с ней.

- Ты любишь меня? – спросила она.

- Я не знаю, как это делается. – Ответил я. И это была правда.

- Что за глупости ты говоришь?

Я снова лег.

- Ведь все было хорошо. И может быть еще лучше.

- Не все так просто. Ведь я действительно никого не могу любить. Я не могу ничего с этим поделать.

- Ты сам себе это внушил.

- Я больше не могу внушаться. Прости.

- Расскажи мне о ней.

- Ничего интересного. Банальная история. Все не так важно. Если бы мы были просто рядом, когда это нужно. Если бы не требовали друг от друга жертв, все было бы лучше. Во всем мире.

Она прижималась ко мне всем своим телом. Как раньше. На полу лежала разбросанная одежда, на столе среди фотографий ее семьи бутылка водки, серьги и пачка сигарет.

Она встала, взяла пачку и вышла на балкон.

Держать открытыми глаза больше не было сил. Утром меня снова ждала ненавистная работа. И ненавистные людишки. Леса по-прежнему будут гореть, а дым будет пытаться снова убить нас всех. Как же я хотел, чтобы ночь не заканчивалась. И бывает же такое! Когда не знаешь, что на тебя находит. Из меня вдруг полились стихи. Мой одурманенный водкой мозг не мог ничего толком соображать. Но мой голос произвольно говорил слова. Я точно был в бреду. Слова вырывались наружу и складывались в рифму. Рифма ударялась разносилась по комнате, заглушая тишину, печаль, дождь, который накрапывал за окном. Это был бесконечный поток слов. Они приходили из ниоткуда. Она легла рядом со мной. Я ничего не мог видеть, но знал, что она смотрит на меня. И ей было страшно. От нее пахло водкой и сигаретным дымом. Но сквозь них был ощутим запах женщины. Смешно! Страшно! Слова! Ничего не стоящие в бездушном мире проводов! Вдруг внутри у меня что-то сильно дернулось. Будто что-то оторвалось. Я почувствовал, как что-то горячее растекается по всему телу. Ноги свело судорогой. В уши ударила волна. Все вокруг загудело. Будто миллион трансформаторов вышло из-под контроля. Я засмеялся. Как смеялась безумная старуха ночь в моих глазах. Это было настоящее чудо. В комнату проникал приятный ветерок. Слова. Капли разбивались о карниз. На моей груди лежала она и тихо плакала. И все боги мира бестстрасстно созерцали наш конец.

На другом берегу

Я остановился у калитки деревянного заборчика. Заборчик был не высокий. Он огораживал огромную зеленую лужайку, деревянные футбольные ворота и пару высоких качелей на цепочке.  Я топтал теплый асфальт и думал над словами, которые скажу Элизе при встрече.  Через дорогу, за заборчиком чуть повыше вверх и вниз, словно резиновый мяч, подпрыгивала голова девочки. Вместе с голубыми глазами и светлыми как небо волосами. На подъездной аллее в механических дебрях под капотом Пежо скрылся ее отец. Малышка увидела меня и на следующем прыжке весело крикнула HI. Потом ее головка снова исчезла. Бросив придумывать слова, я отвернулся на высокие сосны вдоль дороги. Был вечер. И был он так спокоен, что все в нем светилось особенным светом. Я прошел на лужайку и сел на узкую полосу скамейки.

Алекс задерживался. Алекс всегда задерживался по двум причинам. Когда ел и когда сидел на унитазе. И делал он это поочередно несколько раз на дню. Но надо отдать ему должное, он выдерживал долгие прогулки пешком.

Не успел я заскучать, как вдалеке показалась знакомая большая фигура в мешковатых, подобранных наспех шмотках. Рубашка в ярких узорах цветов, широкие штаны с подвернутыми на разной высоте штанинами, картонная корона из Бургер Кинг и темные очки на голове, а на спине бездонный рюкзак-холодильник-черная дыра. Всем этим был Алекс. Вечно добродушный любитель фэнтези, разной мелочи и калорийной пищи.

- Привет, Энди! - крикнул он мне издалека и замахал двумя руками.

- Я думал, с тобой что-нибудь произошло. Рад, что ты жив, дружище.

- Слушай, Энди, какая история со мной приключилась! Возвращаюсь после школы домой, открываю рюкзак, а там все маффины в крошки! Я целый час очищал его от шоколада.

- Ничего себе.

- Надо новые купить сегодня.

- Если мы успеем на последний автобус.

- Не бойся, успеем.

Подошел автобус, заглотил нас и беззвучно потащил свое брюхо, набитое старушками и нашими беззаботными душами, к центру города.

- Энди, как я выгляжу? - крикнул Алекс.

- Вполне. Только отпусти штанины и сними дурацкую корону.

- Я забыл про нее! Спасибо, что напомнил!

Весь автобус обернулся на нас. А одна старушка, улыбаясь, начала рассказывать что-то другой такой же старушке. Только и было слышно Russian, Russian. А мы ехали дальше. Мы по-прежнему были туристами. И эти люди, эти улицы, этот город были по-прежнему нам незнакомы.

Я не мог это объяснить, но я чувствовал себя своим. Своим на чужих улицах. Казалось, я был здесь всегда, и в этом городе нет ничего, что я бы не знал. Я стал частью этой жизни. Не моей жизни. И еще я был влюблен. И все мои мысли о проплывающих мимо витринах, Fish And Chips, музеях, цветочных палатках, патрульных полицейских, пабах, часовен и парков смешались с мыслями о ней.

- Элиза точно будет на дискотеке? - спросил Алекс.

- Итальянки любят танцевать. - Ответил я. Не знаю, почему я так решил. Наши представления о мире и о людях в нем часто ограничиваются стереотипами. Все потому, что ты мы не знаем ни этот мир, ни его людей. Мы не знаем друг друга.

Мы вышли на остановке и продолжили путь пешком. Школа Mount School находилась в четырех домах прямо и в двух направо.

- Я хочу подцепить какую-нибудь испаночку.

- У тебя есть все шансы.

- Как тебе та, с брекетами, Марта?

- Трудно сказать.

- Она уродина.

- И она, по-моему, боится тебя.

- Это взаимные чувства, Энди! Я имею в виду, что тоже нравлюсь ей. Подожди, давай зайдем за попкорном.

- Зачем тебе попкорн?

- Я проголодался.

- Ты только что поужинал и умял целую пачку маффинов дома.

- Я же говорил, что раздавил их. Мне пришлось их выкинуть!

- Я жду тебя две минуты.

- Я быстро. - Сказал он и, медленно передвигая ноги, вошел под цветной козырек кинотеатра, ступил на красную ковровую дорожку и исчез.

Я остался на улице. Вокруг не было ничего интересного. Шоссе, машины, указатель на грязных жердях. "Не пересекать!" прямо под ногами. Белые буквы на красном фоне. Я любил красный цвет. Я родился под этим цветом, когда весь мир еще боялся его. Я один из последних детей убитой эпохи. Я смотрел на надпись. И вдруг появились чьи-то ноги. Несколько ног. И прикатило велосипедное колесо. Несколько колес. Я поднял глаза и увидел пятерых или шестерых ребят вокруг меня. Некоторые сидели на велосипедах. И смотрели на меня. С таким взглядом, должно быть, их предки встречали французов при Гастингсе. И там же потерпели одно из великих поражений в мире. И так мы стояли несколько секунд и смотрели друг на друга, как животное смотрит на животное, пока  один из них, рыжий, в синей кепке, одного роста со мной, не заговорил. Рыжий очень быстро прострочил поток невнятных слов. Кто-то начал чесать свою спину. Снова наступила тишина.

- Можешь повторить помедленнее? - сказал я. Я не понимал, чего этим крутым парням в майках с именами футболистов национальной сборной от меня нужно. А речь рыжего меня вообще поставила в идиотское положение. Два года в школе иностранных языков прошли впустую. Парень просто не оставил мне шанса.

- У нас совсем нет денег, мы из другого города. Подкинь мелочишко. - выцепил я из нового словесного потока.

В моем кармане покоилось фунт семьдесят пять. Ясное дело, давать свое скромное мелочишко в тот вечер я никому не собирался и потому, не долго думая, я ответил, что денег у меня нет. Врал я всегда плохо. Парень это понял. Он прикинулся глухим и снова повторил вопрос.

Ему было все по боку, и он продолжал терять время со мной, во всю демонстрируя свой диалект.

- Ёмаё, ребята, да я обычный студент. Студент из России. Россия - это такая жопа в другом конце Света. Там студенты всегда голодают. Откуда у меня деньги?

Конечно, и это было не правда. Большинство студентов в Москве живут хорошо и ездят на занятия на личных авто. Если в понимании иностранца в России русские пьют водку с медведями, то почему бы и студентам до сих пор не быть бедными и голодными. Но это было не так важно. Для это был редкий момент моего героизма и крутизны. Я был фантастически крут. Новый национальный герой! Если бы только меня видела Элиза!

- Нет денег? А что у тебя есть? - спросил рыжий, подойдя на шаг ближе.

И тут я во-второй раз посмотрел на окружавшие меня лица. Непробиваемый взгляд буравил своей пустотой дырки на моем лбу, стертые костяшки пальцев сжимали велосипедные рули. Бэкхем. Оуен. Англия! Промелькнула мысль - если будут бить, то начнется все с кулаков. Когда я свалюсь, в ход пойдут ноги. Я мельком осмотрел, во что обуты мои новые друзья.  Обычные белые кеды. Стертые, погнутые, резиновые кеды. Можно было вытерпеть.

Но я шел на дискотеку. Ненавидел дискотеки! Черт с ней. Я шел к девушке. Я не мог упасть на асфальт лицом. Вдруг я вспомнил, что ненавижу футбол и кататься на велосипеде по городу, и о том, что сегодня хорошая погода, я вспомнил девочку на батуте и тихую лужайку, и что Алекс ушел за попкорном. Я решил, что он точно получит в нос. А если сейчас в нос получу я, то Алекс получит от меня еще и по своей толстой жопе. И откуда вообще эти парни взялись? Как бы то ни было, надо было выкручиваться.

- О.К., - сказал я.- У меня есть фунт. Дам его за сигарету. - сказал я рыжему.

Курение было огромной проблемой. Не потому что оно выжигало мои легкие, а потому что его просто не было. Сигареты на Альбионе стоили недешево. Поначалу мы здорово раскошеливались на них. Но вскоре поняли, что так мы быстро промотаем все свои деньги и перешли на табак. Когда и табак стал для нас роскошью, мы дошли до того, что обрывали кусты и запихивали листья в купленную на блошином рынке трубку. Трубка была целиком сделана из меди и, накаляясь, сильно обжигала руки. Но ничего дешевле мы не смогли найти. А курево было вообще бесплатно. И абсолютно невыносимо. Будто вдыхаешь дым костра.

Итак, я счел такой торг уместным.

- Ты мне сигарету, я тебе фунт. Идет?

- Идет. Но сначала фунт.

И я отдал свой фунт. Не спрашивайте. Я не знаю зачем!

- А теперь сигарету. - Сказал я.

- Какую? - искусственно удивился рыжий.

- Что значит какую? Мы договорились.

- Извини, у меня нет сигареты.

Рыжий меня надул. Не доверяйте рыжим.

- Энди, я уже иду!

Кто бы это мог быть? С огромным стаканом попкорна, безумным жадным взглядом и улиточным шагом. Выходит по красной дорожке на свет Божий. Однажды я где-то прочел, что блаженный толстяк Фома Аквинский иногда разгуливал по балкону голый. И все крестьяне млели от его красоты. Думал ли Алекс, что он неотразимое совершенство? Не знаю, о чем вообще думал. Но к нам спускался как Бог. Нет, как Фома Аквинский.

- Кажется, они хотят нас обчистить. - сказал я Фоме.

Увидев его, ребята поняли, что вот ОН - денежный идиот. Парни перевели свой бычий взгляд на него.

- Я пойду за подмогой! Держи попкорн!

В одну секунду Алекс сунул мне в руку стакан, и, захватив горсть, убежал обратно в кинотеатр. А я снова остался один с моими новыми друзьями, в нескольких десятках метров от школы, у какого-то указателя, с попкорном в руке. Любитель кино и неприятностей.

И тут мне пришла в голову блестящая идея. Я решил послать все это к черту или просто "уйти по-английски", и двинулся в сторону школы. Просто взял и пошел. Я шел, не оборачиваясь.

- Эй, у тебя есть еще деньги. Нам нечего есть. Ты дал нам только, чтобы выпить. – услышал я позади.

Я шел быстрым шагом с гребаным стаканом попкорна, как с олимпийским факелом. Его содержимое рассыпалось и хлопьями падало на чистую ровную дорогу. Рыжий не отставал. Он мог бы дойти со мной до школы, и даже прийти на дискотеку. И вообще мы могли бы стать друзьями. Может, он этого и добивался? Может его друзья были полными баранами и попросту осточертели ему. По-моему у них были отшиблены мозги. Что же, такие ребята встречаются везде.

- Приятель, как тебя зовут? - спросил я.

- Эндрю.

- Здорово. А меня Энди.

- Ты сам-то откуда?

- Из Глазго.

- Глазго? Где это?

- Шотландия.

- Здорово.

- А ты откуда?

- Из ада. Мы с тобой ведь чем-то похожи. И я бы с тобой пообщался еще, но я очень хочу увидеть одну девушку. Потому что завтра она улетает. Она улетает подальше, чем в Глазго. А от моего ада это несколько тысяч километров. Возможно, я никогда ее не увижу.

- Понимаю. - Ответил рыжий.

- Спасибо за понимание. А теперь возьми попкорн и иди своей дорогой.

И я сунул ему попкорн.

- Спасибо - удивленно сказал он. СМОТРИТЕ, ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ! - крикнул он своим друзьям. 

На углу меня догнал Алекс. С ним был билетер из кинотеатра. Тяжелый парень в черной майке.

- Где они, Энди?

- Я не знаю. Верни билетера на место. Черт с ними. Мы в двух шагах от твоей испанки!

- А где мой попкорн?

- Мне пришлось отдать его.

- Как?! Зачем ты это сделал?

- Мне он был не нужен. А тебе надо бы похудеть.

- Подожди, я вернусь и куплю новый.

- Идите-ка лучше - посоветовал билетер. И мы воспользовались его советом.

- Вот уж не думал, что натолкнемся на гопников. Земля расплодила их по всему миру! Боже!

- У этих парней есть одно отличительное преимущество.

- Какое же?

- Они спортивные штаны заправляют в носки. Белые носки с маленьким английским флажком. Мне кажется, они настоящие патриоты.

В тот вечер Элизу я не нашел. Я спрашивал у ее подруг, но они ничего толком не могли мне сказать. Мы с Алексом забежали в школьное общежитие.  На каждом этаже распахивали двери и кричали имя моей итальянки. Я звал ее, но ее нигде не было. Чертовых русских проклинали на итальянском, испанском, английском. Консьержка была готова вызвать полицию. Мы бурей ворвались в маленький студенческий быт маленькой Европы. Но полиция так и не приехала.

Остаток вечера я провел на краю теннисного корта. Из актового зала громко доносился модный хит.. КТО-ТО РАССКАЗАЛ МНЕ ПРО ТВОЕГО НОВОГО ПАРНЯ, КОТОРЫЙ ПОХОЖ НА ДЕВЧОНКУ, ЧТО БЫЛА У МЕНЯ В ФЕВРАЛЕ ПРОШЛОГО ГОДА. Где-то в толпе был Алекс. Целый и невредимый, с пылающими щеками. Наверняка был с той испанкой с брекетами на зубах.

Дома я был уже ночью. Если бы не китайский турист со своей большой семьей, мы с Алексом так бы и остались ночевать на ступеньках школы иди на остановке, или вернулись домой к утру. Канул мой фунт. Канули фунты Алекса. И щедрая рука мудрого Китая спасла жизнь двум русским подросткам.

Мы доехали до нашего тауна. Фордлэндс Роуд. У калитки деревянного заборчика мы распрощались. Алекс, пошатываясь, пошел к своему дому. А я - к своему. Было темно. В садиках, обрамляющих двухэтажные домики, дремали глиняные гномы и цветы. Я шел на свет. Свет ширился. Три дюжины широких шагов – и он слепил глаза. Я вошел в дом. На кухне спали два добрых пса. Я жил на первом этаже. Мой сосед по комнате третью ночь где-то пропадал. Я включил ящик. "Фабрика талантов". ИЗВИНИ, ДЖЕССИКА, НО СЕГОДНЯ БОЛЬШИНСТВО ПРОГОЛОСОВАЛО ПРОТИВ ТЕБЯ. "Водный мир". Этот фильм критики разнесли в пух и прах. А через пять лет по всему миру его начнут копировать. И все это будут действительно паршивые фильмы. Футбол, ночные новости – упадок цивилизации. Телевидение везде одинаково бестолковое. Я выключил ящик. Свет. Лег в постель.

Чужая простыня пахла как своя. Чужой потолок был своим. Комод, окно. Все было чужим, но своим. Я закрыл глаза. И через несколько минут моя душа снова покинула тело и упорхнула в мир сновидений. Туда, где уже давно были души тысячи других тел, покоившихся на огромном кладбище прямо за домом. Сотни гектаров кладбища, покрытого газоном. Живые и мертвые спали через стену.