Мы встретились после дождя. Было половина одиннадцатого. Вечер. Она сидела на скамейке под козырьком автобусной остановки. В летнем платье. В свете ночных фонарей было трудно разобрать его цвет. Она была все такой же красивой, а печаль шла ей к лицу. А я был все тем же снобом. На моем лице висел тяжелый отпечаток хронического недосыпа. Она повела меня через какие-то малознакомые улицы и переходы. По ним я ходил ни один раз. Но я их не помнил. Я никогда не запоминал ненужные мне названия улиц. Для меня весь этот бетон с тысячами имен просто топографическая ерунда. Мы разговаривали. И это было необычно. Это было просто. Легко. Мы проходили памятники. Мрачные бронзовые поэты во всем городе остывали после знойного дня. На их тяжелые плечи грузом всего мира ложилось небо. Мы шли сквозь парк. По присыпанной песком дороге. На скамейке сидели две пьяные лесбиянки. Столь безобразные, что даже мать-тьма, породившая их, не могла скрыть это. Мы дошли до шоссе. По нему, пытаясь разогнать первую космическую летели шикарные тачки. Навстречу к кремлю, с обрюзгшими генералами, размазывавшими свои сопли по коленкам молоденьких девиц. Новая ночь оргий, шампанского и политики. А нищие по-прежнему умирали на своих кухнях или за решеткой. Всем было плевать друг на друга. Политикам на нищих. Лесбиянкам на общественное мнение. Памятникам поэтов на живых. Мне на весь этот город. Мы спустились в подземку. В подземке я просыпал большую часть своей жизни. В поземке всегда кто-то кого-то ждал. Пока существует подземка, существуют столицы мира сильных. Мы зашли в вагон. Двери захлопнулись. Механический женский голос произнес несколько слов о забытых вещах. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. И снова движение. В руках у меня откуда-то оказалась книга. Но я не мог читать. Я просто держал ее в руках и рассматривал обложку. Она положила голову мне на плечо и уснула.
Мы остановились на незнакомой станции. На карте метро она была обозначена зеленым цветом. Мы поднялись наверх. В этой части города несколько фонарей освещали узлы дорог, и бродила пара, тройка мертвецов с одутловатыми лицами. Спасительным маяком сиял супермаркет. Мы зашли. Играла музыка, и жужжали полупустые морозильники. Я взял замороженную пиццу. Она - связку бананов. Я - пару бутылок пива. Она - небольшой пакет шоколадных конфет. Я - пачку сигарет. У меня в кармане было всего 465 рублей. И ровно столько с нас потребовали на кассе. Дальше мы шли в полной темноте вдоль хрущевских пятиэтажек. Убогая, сумасшедшая старуха ночь стояла в глазах, хохоча отвратительным беззубым ртом. Мы шли молча. С помощью одной руки я закурил. В этом районе было что-то не то. А может, что-то не то было во всей стране? Эта старуха знает больше нас. Она неспроста делает всех кошек серыми. Мы срезали. Прошли прямо под чьим-то низким балконом и оказались у подъезда. На третьем этаже она открыла дверь, а за ней еще одну. Мы вошли. Она включила свет и предложила мне протий в комнату. А я прошел в ванную и умыл лицо. Прохладная вода стекала по подбородку, застревала в трехнедельной щетине и превращалась в разрозненные капли. В 20 лет я выглядел упаднически. Она стояла у большого газового бака и сквозь маленькое окошко спичками пыталась разжечь пламя. Пламя никак не разгоралось. Я взял у нее коробок. После нескольких десяток потухших спичек в маленьком окошке появилось маленькое прозрачно-голубое свечение. С ним должны были сбыться мечты ста миллионов людей. Так нам всем обещают по телевизору. Она положила в микроволновую печь пиццу. Я откупорил нам пиво. Пиво было дерьмовым. Оно вызывало тошноту. Но оно называлось пивом. И его пили сейчас сотни тысяч, таких как мы. И мы его пили. На маленькой кухне, завешанной полками и заставленной банками. В окошке горел газовый огонек.
Мы прошли в комнату. Она включила свет.
- Это спальня моих бабушки и дедушки. – Сказала она.
- Мы можем поставить музыку? – спросил я.
- Конечно. Только тихо. Соседи. Я сейчас вернусь.
Она куда-то ушла. Я включил музыкальный центр и вставил диск. Я не знал, что это за музыка. Взял с работы первый попавшийся диск. Огляделся. На полке стояли фотографии. На одной из них была ОНА. Большой диван. Маленький вентилятор на кофейном столике. Книжные полки. За стеклянными дверцами Джек Лондон, Майн Рид, Житие Серафима Саровского, Записки Отцу Никону, Три тома от Аглафии Блаженной. Видео кассеты. Гладиатор. Титаник. Воскрешение из мертвых. Я взял эту кассету. На обороте были фотографии полуразложившихся трупов монахов. «СВИДЕТЕЛЬСТВА О ЧУДО ВОСКРЕШЕНИИ СВЯТЫХ». В моих руках эта пленка должна была самовозгореться. И я поспешно положил ее на место.
- Моя бабушка очень набожная. – Сказала она, появившись в комнате.
- У каждого должно быть какое-нибудь увлечение.
- Она часто ходит на служения в церковь.
- Главное, чтобы она верила.
- Она верит. И она всем нам рассказывает о том, как нужно правильно жить. И дарит иконы.
- За веру! – и я залпом осушил оставшуюся половину ослиной мочи.
- Зачем ты так усиленно щелкаешь каналы? – спросил я, когда мы лежали на разложенном диване перед ящиком.
- Я хочу найти клипы. – Сказала она.
И она нашла клипы. Мы лежали и смотрели их. Свет теперь был выключен. Она постелила белье. Мы были в одежде. Мы были не в себе. Мы давали мулаткам с невероятно огромными голыми задницами смотреть на них и что самое поразительное - слушать.
- О чем они поют?
- Я не знаю.
- Ты же знаешь английский.
- Я не вслушиваюсь. – Сказал я, поднялся и вышел на балкон. Открыл пошире окно и закурил.
- Смотри, что бы пепел не остался на подоконнике. – Крикнула она из комнаты.
- Конечно. – Сказал я.
Когда я вошел обратно в комнату, она уже допила свое пиво.
- На балконе целая оранжерея. – Сказал я.
- Иди ко мне. – Сказала она.
Она не была пьяна. Нет. Она просто сильно хотела быть пьяной. И поверила в то, что пьяна. Она чуть не разорвала на мне футболку. С силой стянула с меня штаны. И вцепилась в мои губы. Она была близко. Я чувствовал ее запах. Сильный запах ее девичьего, но уже такого женского тела.
- Я люблю тебя, мой мальчик. – Сказала она.
Ее волосы растрепались. Она сняла с себя платье. И в одном лифчике и трусиках бросилась на меня. Мы целовались как одержимые. По стенам двигались голубые блики. Пульт где-то потерялся. В ящике плясали все новые мулатки. Она двигалась вверх и вниз. Все быстрее и быстрее. Словно стела, словно каменная белая валькирия вырастала из меня. Она царапала мне грудь и стонала. Все ее нутро готово было передаться мне. Вся ее любовь изливалась наружу. Ее могло бы хватить на весь мир. Но она отдавала ее мне.
Боже, что мы делаем? Я не любил эту девушку. Я не любил их всех. Я не даже не мог любить себя. Зачем ты играешь такую злую шутку с нами? Тысячелетний пройдоха!
- Мой мальчик. Мой мальчик. – Повторяла она.
Я гладил ее бедра. Ее грудь растворялась в моих ладонях. Но я не чувствовал ничего. Во мне была пустота. Эта ночь заползла ко мне под ребра. Она высосала мою душу. Я видел, как ЕЕ глаза смотрят на меня. Ее и сотни других глаз смотрят на меня. Они бесстрастно взирают с икон, панно, картин, статуэток, книг. Божья Матерь, Иисус, Николай чудотворец, Будда. Кресты. Кресты. Кресты. Некуда было деться от этих глаз. Они были повсюду.
- Ты любишь меня? – спросила она.
Я сидел на краю дивана. Мои ноги укрывала тьма.
- Я хочу выпить. Мне нужно.
Она встала и голая вышла из комнаты. Я услышал, как открывается дверца холодильника. Потом снова появилась она. У нее в руках была открытая бутылка водки и рюмка. Я налил себе и выпил. Затем еще. Потом налил снова и передал ей. Она выпила. И даже не зажмурилась. Мы поцеловались. И снова занялись любовью. Между нами была буря. Весь мир сотрясался. В Колорадо с неба падали черные дрозды. В Сибири лопались газовые трубы. Дрожали винные погреба Кремля. В подземки перестал поступать воздух. Стены комнаты сужались. Этот диван стал ритуальным ложе, где каждый из нас приносил себя в жертву. На глазах у всех этих святых мы пытались съесть друг друга заживо. Безумные людишки. Огромный, вышитый на настенном ковре Иисус снисходительно смотрел на меня. Сверху вниз. Ее горячее тело извивалось в моих руках. Огонь и холод. Жизнь против смерти. Я притянул ее к себе. И она зарыдала. Ее горячие слезы капали мне на плечо. На то самое, на котором она дремала несколько часов назад.
Я пытался, Боже. Но ничего не получалось. Я не мог любить эту девушку. Между нами была непреодолимая терновая стена. Все, что я мог, это крепко обнять ее и дать волю ее слезам.
Я налил еще стопку и передал ей. А сам сделал глоток из горла. Она успокоилась. Я сидел рядом с ней.
- Ты любишь меня? – спросила она.
- Я не знаю, как это делается. – Ответил я. И это была правда.
- Что за глупости ты говоришь?
Я снова лег.
- Ведь все было хорошо. И может быть еще лучше.
- Не все так просто. Ведь я действительно никого не могу любить. Я не могу ничего с этим поделать.
- Ты сам себе это внушил.
- Я больше не могу внушаться. Прости.
- Расскажи мне о ней.
- Ничего интересного. Банальная история. Все не так важно. Если бы мы были просто рядом, когда это нужно. Если бы не требовали друг от друга жертв, все было бы лучше. Во всем мире.
Она прижималась ко мне всем своим телом. Как раньше. На полу лежала разбросанная одежда, на столе среди фотографий ее семьи бутылка водки, серьги и пачка сигарет.
Она встала, взяла пачку и вышла на балкон.
Держать открытыми глаза больше не было сил. Утром меня снова ждала ненавистная работа. И ненавистные людишки. Леса по-прежнему будут гореть, а дым будет пытаться снова убить нас всех. Как же я хотел, чтобы ночь не заканчивалась. И бывает же такое! Когда не знаешь, что на тебя находит. Из меня вдруг полились стихи. Мой одурманенный водкой мозг не мог ничего толком соображать. Но мой голос произвольно говорил слова. Я точно был в бреду. Слова вырывались наружу и складывались в рифму. Рифма ударялась разносилась по комнате, заглушая тишину, печаль, дождь, который накрапывал за окном. Это был бесконечный поток слов. Они приходили из ниоткуда. Она легла рядом со мной. Я ничего не мог видеть, но знал, что она смотрит на меня. И ей было страшно. От нее пахло водкой и сигаретным дымом. Но сквозь них был ощутим запах женщины. Смешно! Страшно! Слова! Ничего не стоящие в бездушном мире проводов! Вдруг внутри у меня что-то сильно дернулось. Будто что-то оторвалось. Я почувствовал, как что-то горячее растекается по всему телу. Ноги свело судорогой. В уши ударила волна. Все вокруг загудело. Будто миллион трансформаторов вышло из-под контроля. Я засмеялся. Как смеялась безумная старуха ночь в моих глазах. Это было настоящее чудо. В комнату проникал приятный ветерок. Слова. Капли разбивались о карниз. На моей груди лежала она и тихо плакала. И все боги мира бестстрасстно созерцали наш конец.
Комментариев нет:
Отправить комментарий