Все боги мира на стене

Мы встретились после дождя. Было половина одиннадцатого. Вечер. Она сидела на скамейке под козырьком автобусной остановки. В летнем платье. В свете ночных фонарей было трудно разобрать его цвет. Она была все такой же красивой, а печаль шла ей к лицу. А я был все тем же снобом. На моем лице висел тяжелый отпечаток хронического недосыпа. Она повела меня через какие-то малознакомые улицы и переходы. По ним я ходил ни один раз. Но я их не помнил. Я никогда не запоминал ненужные мне названия улиц. Для меня весь этот бетон с тысячами имен просто топографическая ерунда. Мы разговаривали. И это было необычно. Это было просто. Легко. Мы проходили памятники. Мрачные бронзовые поэты во всем городе остывали после знойного дня. На их тяжелые плечи грузом всего мира ложилось небо. Мы шли сквозь парк. По присыпанной песком дороге. На скамейке сидели две пьяные лесбиянки. Столь безобразные, что даже мать-тьма, породившая их, не могла скрыть это. Мы дошли до шоссе. По нему, пытаясь разогнать первую космическую летели шикарные тачки. Навстречу к кремлю, с обрюзгшими генералами, размазывавшими свои сопли по коленкам молоденьких девиц. Новая ночь оргий, шампанского и политики. А нищие по-прежнему умирали на своих кухнях или за решеткой. Всем было плевать друг на друга. Политикам на нищих. Лесбиянкам на общественное мнение. Памятникам поэтов на живых. Мне на весь этот город. Мы спустились в подземку. В подземке я просыпал большую часть своей жизни. В поземке всегда кто-то кого-то ждал. Пока существует подземка, существуют столицы мира сильных.  Мы зашли в вагон. Двери захлопнулись. Механический женский голос произнес несколько слов о забытых вещах. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. И снова движение. В руках у меня откуда-то оказалась книга. Но я не мог читать. Я просто держал ее в руках и рассматривал обложку. Она положила голову мне на плечо и уснула.

Мы остановились на незнакомой станции. На карте метро она была обозначена зеленым цветом. Мы поднялись наверх. В этой части города несколько фонарей освещали узлы дорог, и бродила пара, тройка мертвецов с одутловатыми лицами. Спасительным маяком сиял супермаркет. Мы зашли. Играла музыка, и жужжали полупустые морозильники. Я взял замороженную пиццу. Она - связку бананов. Я - пару бутылок пива. Она - небольшой пакет шоколадных конфет. Я - пачку сигарет. У меня в кармане было всего 465 рублей. И ровно столько с нас потребовали на кассе. Дальше мы шли в полной темноте вдоль хрущевских пятиэтажек. Убогая, сумасшедшая старуха  ночь стояла в глазах, хохоча отвратительным беззубым ртом. Мы шли молча. С помощью одной руки я закурил. В этом районе было что-то не то. А может, что-то не то было во всей стране? Эта старуха знает больше нас. Она неспроста делает всех кошек серыми. Мы срезали. Прошли прямо под чьим-то низким балконом и оказались у подъезда. На третьем этаже она открыла дверь, а за ней еще одну. Мы вошли. Она включила свет и предложила мне протий в комнату. А я прошел в ванную и умыл лицо. Прохладная вода стекала по подбородку, застревала в трехнедельной щетине и превращалась в разрозненные капли. В 20 лет я выглядел упаднически. Она стояла у большого газового бака и сквозь маленькое окошко спичками пыталась разжечь пламя. Пламя никак не разгоралось. Я взял у нее коробок. После нескольких десяток потухших спичек в маленьком окошке появилось маленькое прозрачно-голубое свечение. С ним должны были сбыться мечты ста миллионов людей. Так нам всем обещают по телевизору. Она положила в микроволновую печь пиццу. Я откупорил нам пиво. Пиво было дерьмовым. Оно вызывало тошноту. Но оно называлось пивом. И его пили сейчас сотни тысяч, таких как мы. И мы его пили. На маленькой кухне, завешанной полками и заставленной банками. В окошке горел газовый огонек.

Мы прошли в комнату. Она включила свет.

- Это спальня моих бабушки и дедушки. – Сказала она.

- Мы можем поставить музыку? – спросил я.

- Конечно. Только тихо. Соседи. Я сейчас вернусь.

Она куда-то ушла. Я включил музыкальный центр и вставил диск. Я не знал, что это за музыка. Взял с работы первый попавшийся диск. Огляделся. На полке стояли фотографии. На одной из них была ОНА. Большой диван. Маленький вентилятор на кофейном столике. Книжные полки. За стеклянными дверцами Джек Лондон, Майн Рид, Житие Серафима Саровского, Записки Отцу Никону, Три тома от Аглафии Блаженной. Видео кассеты. Гладиатор. Титаник. Воскрешение из мертвых. Я взял эту кассету. На обороте были фотографии полуразложившихся трупов монахов. «СВИДЕТЕЛЬСТВА О ЧУДО ВОСКРЕШЕНИИ СВЯТЫХ». В моих руках эта пленка должна была самовозгореться. И я поспешно положил ее на место.

- Моя бабушка очень набожная. – Сказала она, появившись в комнате.

- У каждого должно быть какое-нибудь увлечение.

- Она часто ходит на служения в церковь.

- Главное, чтобы она верила.

- Она верит. И она всем нам рассказывает о том, как нужно правильно жить. И дарит иконы.

- За веру! – и я залпом осушил оставшуюся половину ослиной мочи.

- Зачем ты так усиленно щелкаешь каналы? – спросил я, когда мы лежали на разложенном диване перед ящиком.

- Я хочу найти клипы. – Сказала она.

И она нашла клипы. Мы лежали и смотрели их. Свет теперь был выключен. Она постелила белье. Мы были в одежде. Мы были не в себе. Мы давали мулаткам с невероятно огромными голыми задницами смотреть на них и что самое поразительное - слушать.  

- О чем они поют?

- Я не знаю.

- Ты же знаешь английский.

- Я не вслушиваюсь. – Сказал я, поднялся и вышел на балкон. Открыл пошире окно и закурил.

- Смотри, что бы пепел не остался на подоконнике. – Крикнула она из комнаты.

- Конечно. – Сказал я.

Когда я вошел обратно в комнату, она уже допила свое пиво.

- На балконе целая оранжерея. – Сказал я.

- Иди ко мне. – Сказала она.

Она не была пьяна. Нет. Она просто сильно хотела быть пьяной. И поверила в то, что пьяна. Она чуть не разорвала на мне футболку. С силой стянула с меня штаны. И вцепилась в мои губы. Она была близко. Я чувствовал ее запах. Сильный запах ее девичьего, но уже такого женского тела.

- Я люблю тебя, мой мальчик. – Сказала она.

Ее волосы растрепались. Она сняла с себя платье. И в одном лифчике и трусиках бросилась на меня. Мы целовались как одержимые. По стенам двигались голубые блики. Пульт где-то потерялся. В ящике плясали все новые мулатки. Она двигалась вверх и вниз. Все быстрее и быстрее. Словно стела, словно каменная белая валькирия вырастала из меня. Она царапала мне грудь и стонала. Все ее нутро готово было передаться мне. Вся ее любовь изливалась наружу. Ее могло бы хватить на весь мир. Но она отдавала ее мне.

Боже, что мы делаем? Я не любил эту девушку. Я не любил их всех. Я не даже не мог любить себя. Зачем ты играешь такую злую шутку с нами? Тысячелетний пройдоха!

- Мой мальчик. Мой мальчик. – Повторяла она.

Я гладил ее бедра. Ее грудь растворялась в моих ладонях. Но я не чувствовал ничего. Во мне была пустота. Эта ночь заползла ко мне под ребра. Она высосала мою душу. Я видел, как ЕЕ глаза смотрят на меня. Ее и сотни других глаз смотрят на меня. Они бесстрастно взирают с икон, панно, картин, статуэток, книг. Божья Матерь, Иисус, Николай чудотворец, Будда. Кресты. Кресты. Кресты. Некуда было деться от этих глаз. Они были повсюду.

- Ты любишь меня? – спросила она.

Я сидел на краю дивана. Мои ноги укрывала тьма.

- Я хочу выпить. Мне нужно.

Она встала и голая вышла из комнаты.  Я услышал, как открывается дверца холодильника. Потом снова появилась она. У нее в руках была открытая бутылка водки и рюмка. Я налил себе и выпил. Затем еще. Потом налил снова и передал ей. Она выпила. И даже не зажмурилась. Мы поцеловались. И снова занялись любовью. Между нами была буря. Весь мир сотрясался. В Колорадо с неба падали черные дрозды. В Сибири лопались газовые трубы. Дрожали винные погреба Кремля. В подземки перестал поступать воздух. Стены комнаты сужались. Этот диван стал ритуальным ложе, где каждый из нас приносил себя в жертву. На глазах у всех этих святых мы пытались съесть друг друга заживо. Безумные людишки. Огромный, вышитый на настенном ковре Иисус снисходительно смотрел на меня. Сверху вниз. Ее горячее тело извивалось в моих руках. Огонь и холод. Жизнь против смерти. Я притянул ее к себе. И она зарыдала. Ее горячие слезы капали мне на плечо. На то самое, на котором она дремала несколько часов назад.

Я пытался, Боже. Но ничего не получалось. Я не мог любить эту девушку. Между нами была непреодолимая терновая стена. Все, что я мог, это крепко обнять ее и дать волю ее слезам.

Я налил еще стопку и передал ей. А сам сделал глоток из горла. Она успокоилась. Я сидел рядом с ней.

- Ты любишь меня? – спросила она.

- Я не знаю, как это делается. – Ответил я. И это была правда.

- Что за глупости ты говоришь?

Я снова лег.

- Ведь все было хорошо. И может быть еще лучше.

- Не все так просто. Ведь я действительно никого не могу любить. Я не могу ничего с этим поделать.

- Ты сам себе это внушил.

- Я больше не могу внушаться. Прости.

- Расскажи мне о ней.

- Ничего интересного. Банальная история. Все не так важно. Если бы мы были просто рядом, когда это нужно. Если бы не требовали друг от друга жертв, все было бы лучше. Во всем мире.

Она прижималась ко мне всем своим телом. Как раньше. На полу лежала разбросанная одежда, на столе среди фотографий ее семьи бутылка водки, серьги и пачка сигарет.

Она встала, взяла пачку и вышла на балкон.

Держать открытыми глаза больше не было сил. Утром меня снова ждала ненавистная работа. И ненавистные людишки. Леса по-прежнему будут гореть, а дым будет пытаться снова убить нас всех. Как же я хотел, чтобы ночь не заканчивалась. И бывает же такое! Когда не знаешь, что на тебя находит. Из меня вдруг полились стихи. Мой одурманенный водкой мозг не мог ничего толком соображать. Но мой голос произвольно говорил слова. Я точно был в бреду. Слова вырывались наружу и складывались в рифму. Рифма ударялась разносилась по комнате, заглушая тишину, печаль, дождь, который накрапывал за окном. Это был бесконечный поток слов. Они приходили из ниоткуда. Она легла рядом со мной. Я ничего не мог видеть, но знал, что она смотрит на меня. И ей было страшно. От нее пахло водкой и сигаретным дымом. Но сквозь них был ощутим запах женщины. Смешно! Страшно! Слова! Ничего не стоящие в бездушном мире проводов! Вдруг внутри у меня что-то сильно дернулось. Будто что-то оторвалось. Я почувствовал, как что-то горячее растекается по всему телу. Ноги свело судорогой. В уши ударила волна. Все вокруг загудело. Будто миллион трансформаторов вышло из-под контроля. Я засмеялся. Как смеялась безумная старуха ночь в моих глазах. Это было настоящее чудо. В комнату проникал приятный ветерок. Слова. Капли разбивались о карниз. На моей груди лежала она и тихо плакала. И все боги мира бестстрасстно созерцали наш конец.

На другом берегу

Я остановился у калитки деревянного заборчика. Заборчик был не высокий. Он огораживал огромную зеленую лужайку, деревянные футбольные ворота и пару высоких качелей на цепочке.  Я топтал теплый асфальт и думал над словами, которые скажу Элизе при встрече.  Через дорогу, за заборчиком чуть повыше вверх и вниз, словно резиновый мяч, подпрыгивала голова девочки. Вместе с голубыми глазами и светлыми как небо волосами. На подъездной аллее в механических дебрях под капотом Пежо скрылся ее отец. Малышка увидела меня и на следующем прыжке весело крикнула HI. Потом ее головка снова исчезла. Бросив придумывать слова, я отвернулся на высокие сосны вдоль дороги. Был вечер. И был он так спокоен, что все в нем светилось особенным светом. Я прошел на лужайку и сел на узкую полосу скамейки.

Алекс задерживался. Алекс всегда задерживался по двум причинам. Когда ел и когда сидел на унитазе. И делал он это поочередно несколько раз на дню. Но надо отдать ему должное, он выдерживал долгие прогулки пешком.

Не успел я заскучать, как вдалеке показалась знакомая большая фигура в мешковатых, подобранных наспех шмотках. Рубашка в ярких узорах цветов, широкие штаны с подвернутыми на разной высоте штанинами, картонная корона из Бургер Кинг и темные очки на голове, а на спине бездонный рюкзак-холодильник-черная дыра. Всем этим был Алекс. Вечно добродушный любитель фэнтези, разной мелочи и калорийной пищи.

- Привет, Энди! - крикнул он мне издалека и замахал двумя руками.

- Я думал, с тобой что-нибудь произошло. Рад, что ты жив, дружище.

- Слушай, Энди, какая история со мной приключилась! Возвращаюсь после школы домой, открываю рюкзак, а там все маффины в крошки! Я целый час очищал его от шоколада.

- Ничего себе.

- Надо новые купить сегодня.

- Если мы успеем на последний автобус.

- Не бойся, успеем.

Подошел автобус, заглотил нас и беззвучно потащил свое брюхо, набитое старушками и нашими беззаботными душами, к центру города.

- Энди, как я выгляжу? - крикнул Алекс.

- Вполне. Только отпусти штанины и сними дурацкую корону.

- Я забыл про нее! Спасибо, что напомнил!

Весь автобус обернулся на нас. А одна старушка, улыбаясь, начала рассказывать что-то другой такой же старушке. Только и было слышно Russian, Russian. А мы ехали дальше. Мы по-прежнему были туристами. И эти люди, эти улицы, этот город были по-прежнему нам незнакомы.

Я не мог это объяснить, но я чувствовал себя своим. Своим на чужих улицах. Казалось, я был здесь всегда, и в этом городе нет ничего, что я бы не знал. Я стал частью этой жизни. Не моей жизни. И еще я был влюблен. И все мои мысли о проплывающих мимо витринах, Fish And Chips, музеях, цветочных палатках, патрульных полицейских, пабах, часовен и парков смешались с мыслями о ней.

- Элиза точно будет на дискотеке? - спросил Алекс.

- Итальянки любят танцевать. - Ответил я. Не знаю, почему я так решил. Наши представления о мире и о людях в нем часто ограничиваются стереотипами. Все потому, что ты мы не знаем ни этот мир, ни его людей. Мы не знаем друг друга.

Мы вышли на остановке и продолжили путь пешком. Школа Mount School находилась в четырех домах прямо и в двух направо.

- Я хочу подцепить какую-нибудь испаночку.

- У тебя есть все шансы.

- Как тебе та, с брекетами, Марта?

- Трудно сказать.

- Она уродина.

- И она, по-моему, боится тебя.

- Это взаимные чувства, Энди! Я имею в виду, что тоже нравлюсь ей. Подожди, давай зайдем за попкорном.

- Зачем тебе попкорн?

- Я проголодался.

- Ты только что поужинал и умял целую пачку маффинов дома.

- Я же говорил, что раздавил их. Мне пришлось их выкинуть!

- Я жду тебя две минуты.

- Я быстро. - Сказал он и, медленно передвигая ноги, вошел под цветной козырек кинотеатра, ступил на красную ковровую дорожку и исчез.

Я остался на улице. Вокруг не было ничего интересного. Шоссе, машины, указатель на грязных жердях. "Не пересекать!" прямо под ногами. Белые буквы на красном фоне. Я любил красный цвет. Я родился под этим цветом, когда весь мир еще боялся его. Я один из последних детей убитой эпохи. Я смотрел на надпись. И вдруг появились чьи-то ноги. Несколько ног. И прикатило велосипедное колесо. Несколько колес. Я поднял глаза и увидел пятерых или шестерых ребят вокруг меня. Некоторые сидели на велосипедах. И смотрели на меня. С таким взглядом, должно быть, их предки встречали французов при Гастингсе. И там же потерпели одно из великих поражений в мире. И так мы стояли несколько секунд и смотрели друг на друга, как животное смотрит на животное, пока  один из них, рыжий, в синей кепке, одного роста со мной, не заговорил. Рыжий очень быстро прострочил поток невнятных слов. Кто-то начал чесать свою спину. Снова наступила тишина.

- Можешь повторить помедленнее? - сказал я. Я не понимал, чего этим крутым парням в майках с именами футболистов национальной сборной от меня нужно. А речь рыжего меня вообще поставила в идиотское положение. Два года в школе иностранных языков прошли впустую. Парень просто не оставил мне шанса.

- У нас совсем нет денег, мы из другого города. Подкинь мелочишко. - выцепил я из нового словесного потока.

В моем кармане покоилось фунт семьдесят пять. Ясное дело, давать свое скромное мелочишко в тот вечер я никому не собирался и потому, не долго думая, я ответил, что денег у меня нет. Врал я всегда плохо. Парень это понял. Он прикинулся глухим и снова повторил вопрос.

Ему было все по боку, и он продолжал терять время со мной, во всю демонстрируя свой диалект.

- Ёмаё, ребята, да я обычный студент. Студент из России. Россия - это такая жопа в другом конце Света. Там студенты всегда голодают. Откуда у меня деньги?

Конечно, и это было не правда. Большинство студентов в Москве живут хорошо и ездят на занятия на личных авто. Если в понимании иностранца в России русские пьют водку с медведями, то почему бы и студентам до сих пор не быть бедными и голодными. Но это было не так важно. Для это был редкий момент моего героизма и крутизны. Я был фантастически крут. Новый национальный герой! Если бы только меня видела Элиза!

- Нет денег? А что у тебя есть? - спросил рыжий, подойдя на шаг ближе.

И тут я во-второй раз посмотрел на окружавшие меня лица. Непробиваемый взгляд буравил своей пустотой дырки на моем лбу, стертые костяшки пальцев сжимали велосипедные рули. Бэкхем. Оуен. Англия! Промелькнула мысль - если будут бить, то начнется все с кулаков. Когда я свалюсь, в ход пойдут ноги. Я мельком осмотрел, во что обуты мои новые друзья.  Обычные белые кеды. Стертые, погнутые, резиновые кеды. Можно было вытерпеть.

Но я шел на дискотеку. Ненавидел дискотеки! Черт с ней. Я шел к девушке. Я не мог упасть на асфальт лицом. Вдруг я вспомнил, что ненавижу футбол и кататься на велосипеде по городу, и о том, что сегодня хорошая погода, я вспомнил девочку на батуте и тихую лужайку, и что Алекс ушел за попкорном. Я решил, что он точно получит в нос. А если сейчас в нос получу я, то Алекс получит от меня еще и по своей толстой жопе. И откуда вообще эти парни взялись? Как бы то ни было, надо было выкручиваться.

- О.К., - сказал я.- У меня есть фунт. Дам его за сигарету. - сказал я рыжему.

Курение было огромной проблемой. Не потому что оно выжигало мои легкие, а потому что его просто не было. Сигареты на Альбионе стоили недешево. Поначалу мы здорово раскошеливались на них. Но вскоре поняли, что так мы быстро промотаем все свои деньги и перешли на табак. Когда и табак стал для нас роскошью, мы дошли до того, что обрывали кусты и запихивали листья в купленную на блошином рынке трубку. Трубка была целиком сделана из меди и, накаляясь, сильно обжигала руки. Но ничего дешевле мы не смогли найти. А курево было вообще бесплатно. И абсолютно невыносимо. Будто вдыхаешь дым костра.

Итак, я счел такой торг уместным.

- Ты мне сигарету, я тебе фунт. Идет?

- Идет. Но сначала фунт.

И я отдал свой фунт. Не спрашивайте. Я не знаю зачем!

- А теперь сигарету. - Сказал я.

- Какую? - искусственно удивился рыжий.

- Что значит какую? Мы договорились.

- Извини, у меня нет сигареты.

Рыжий меня надул. Не доверяйте рыжим.

- Энди, я уже иду!

Кто бы это мог быть? С огромным стаканом попкорна, безумным жадным взглядом и улиточным шагом. Выходит по красной дорожке на свет Божий. Однажды я где-то прочел, что блаженный толстяк Фома Аквинский иногда разгуливал по балкону голый. И все крестьяне млели от его красоты. Думал ли Алекс, что он неотразимое совершенство? Не знаю, о чем вообще думал. Но к нам спускался как Бог. Нет, как Фома Аквинский.

- Кажется, они хотят нас обчистить. - сказал я Фоме.

Увидев его, ребята поняли, что вот ОН - денежный идиот. Парни перевели свой бычий взгляд на него.

- Я пойду за подмогой! Держи попкорн!

В одну секунду Алекс сунул мне в руку стакан, и, захватив горсть, убежал обратно в кинотеатр. А я снова остался один с моими новыми друзьями, в нескольких десятках метров от школы, у какого-то указателя, с попкорном в руке. Любитель кино и неприятностей.

И тут мне пришла в голову блестящая идея. Я решил послать все это к черту или просто "уйти по-английски", и двинулся в сторону школы. Просто взял и пошел. Я шел, не оборачиваясь.

- Эй, у тебя есть еще деньги. Нам нечего есть. Ты дал нам только, чтобы выпить. – услышал я позади.

Я шел быстрым шагом с гребаным стаканом попкорна, как с олимпийским факелом. Его содержимое рассыпалось и хлопьями падало на чистую ровную дорогу. Рыжий не отставал. Он мог бы дойти со мной до школы, и даже прийти на дискотеку. И вообще мы могли бы стать друзьями. Может, он этого и добивался? Может его друзья были полными баранами и попросту осточертели ему. По-моему у них были отшиблены мозги. Что же, такие ребята встречаются везде.

- Приятель, как тебя зовут? - спросил я.

- Эндрю.

- Здорово. А меня Энди.

- Ты сам-то откуда?

- Из Глазго.

- Глазго? Где это?

- Шотландия.

- Здорово.

- А ты откуда?

- Из ада. Мы с тобой ведь чем-то похожи. И я бы с тобой пообщался еще, но я очень хочу увидеть одну девушку. Потому что завтра она улетает. Она улетает подальше, чем в Глазго. А от моего ада это несколько тысяч километров. Возможно, я никогда ее не увижу.

- Понимаю. - Ответил рыжий.

- Спасибо за понимание. А теперь возьми попкорн и иди своей дорогой.

И я сунул ему попкорн.

- Спасибо - удивленно сказал он. СМОТРИТЕ, ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ! - крикнул он своим друзьям. 

На углу меня догнал Алекс. С ним был билетер из кинотеатра. Тяжелый парень в черной майке.

- Где они, Энди?

- Я не знаю. Верни билетера на место. Черт с ними. Мы в двух шагах от твоей испанки!

- А где мой попкорн?

- Мне пришлось отдать его.

- Как?! Зачем ты это сделал?

- Мне он был не нужен. А тебе надо бы похудеть.

- Подожди, я вернусь и куплю новый.

- Идите-ка лучше - посоветовал билетер. И мы воспользовались его советом.

- Вот уж не думал, что натолкнемся на гопников. Земля расплодила их по всему миру! Боже!

- У этих парней есть одно отличительное преимущество.

- Какое же?

- Они спортивные штаны заправляют в носки. Белые носки с маленьким английским флажком. Мне кажется, они настоящие патриоты.

В тот вечер Элизу я не нашел. Я спрашивал у ее подруг, но они ничего толком не могли мне сказать. Мы с Алексом забежали в школьное общежитие.  На каждом этаже распахивали двери и кричали имя моей итальянки. Я звал ее, но ее нигде не было. Чертовых русских проклинали на итальянском, испанском, английском. Консьержка была готова вызвать полицию. Мы бурей ворвались в маленький студенческий быт маленькой Европы. Но полиция так и не приехала.

Остаток вечера я провел на краю теннисного корта. Из актового зала громко доносился модный хит.. КТО-ТО РАССКАЗАЛ МНЕ ПРО ТВОЕГО НОВОГО ПАРНЯ, КОТОРЫЙ ПОХОЖ НА ДЕВЧОНКУ, ЧТО БЫЛА У МЕНЯ В ФЕВРАЛЕ ПРОШЛОГО ГОДА. Где-то в толпе был Алекс. Целый и невредимый, с пылающими щеками. Наверняка был с той испанкой с брекетами на зубах.

Дома я был уже ночью. Если бы не китайский турист со своей большой семьей, мы с Алексом так бы и остались ночевать на ступеньках школы иди на остановке, или вернулись домой к утру. Канул мой фунт. Канули фунты Алекса. И щедрая рука мудрого Китая спасла жизнь двум русским подросткам.

Мы доехали до нашего тауна. Фордлэндс Роуд. У калитки деревянного заборчика мы распрощались. Алекс, пошатываясь, пошел к своему дому. А я - к своему. Было темно. В садиках, обрамляющих двухэтажные домики, дремали глиняные гномы и цветы. Я шел на свет. Свет ширился. Три дюжины широких шагов – и он слепил глаза. Я вошел в дом. На кухне спали два добрых пса. Я жил на первом этаже. Мой сосед по комнате третью ночь где-то пропадал. Я включил ящик. "Фабрика талантов". ИЗВИНИ, ДЖЕССИКА, НО СЕГОДНЯ БОЛЬШИНСТВО ПРОГОЛОСОВАЛО ПРОТИВ ТЕБЯ. "Водный мир". Этот фильм критики разнесли в пух и прах. А через пять лет по всему миру его начнут копировать. И все это будут действительно паршивые фильмы. Футбол, ночные новости – упадок цивилизации. Телевидение везде одинаково бестолковое. Я выключил ящик. Свет. Лег в постель.

Чужая простыня пахла как своя. Чужой потолок был своим. Комод, окно. Все было чужим, но своим. Я закрыл глаза. И через несколько минут моя душа снова покинула тело и упорхнула в мир сновидений. Туда, где уже давно были души тысячи других тел, покоившихся на огромном кладбище прямо за домом. Сотни гектаров кладбища, покрытого газоном. Живые и мертвые спали через стену.

Рассказ ни о чем

Неимоверная скука.Еще этот проклятый стул скрипит при любом  малейшем движении.Кажется,пукнешь,и он разлетится на части.И зачем я приехал  в такую рань? Все сидят и отстукивают по клавишам, делают свою работу. У меня никакой работы нет. Но я тоже стучу по клавишам, набирая этот рассказ. Пусть все думают, какой я занятой, или какой я умный, непереставая бью по клавишам. Прямо виртуоз!

Каждую минуту смотрю на часы,а цифры будто застыли.Еще этот идиотский значок будильника откуда-то появился на экране. Не знаю, как его убрать. Нажимал на все четыре кнопки. Бесполезно. Техника меня не терпит. Даже обычные электронные наручные часы. В такие тошнотные минуты, как в эти, нужно найти чем себя занять. Заниматься чем-то 8 часов,сидя на жопе, сложно. Начинает болеть спина, слипаться глаза и ныть желудок. И уродский стул вдобавок скрипит. Я попытался вспомнить, почему во рту так сухо.  Пошевелил языком. Вспомнил. Вчера вечером прикончил бутылку шампанского. Как тихий алкоголик-один. Пил и писал что-то о своих отношениях с одной девицей. Какие это были воспоминания!Она будто воскресла передо мной. Как смешон я был. Вы бы меня видели. С бокалом шампанского, в трусах, в темноте. Настоящий король. Мастер клавишной долбежки! Печатал про то, как я и эта девица сидим у меня на диване и пьем шампанское. С тех пор я ее, пожалуй больше и не видел. Я не знаю, где она сейчас, что с ней, жива ли она вообще. Да мне на это глубоко наплевать. Все девицы, которые встречались мне, ушли. Иногда они возвращаются ко мне во сне. Но даже в снах толку от них никакого. Хотя и приходят они настоящими ангелами. Приходят-уходят.

И какого черта я вообще выбрал себе эту работу?Я всегда говорил Варваре - работа это производное от рабства. Нет того места, где бы ты был счастлив всем. Ты всегда должен чем-то жертвовать.Жертвовать временем, сном, личной жизнью, гемороем. И самая тяжелая правда, что тебе всю жизнь придется гнуться ради жалких бумажек. Отбой - подъем. Свет-тьма. Да, господин начальник. Нет, господин начальник. Засунешь себя в кабалу пойдет обратный отсчет времени, пока ты не превратишься в ничто. Университет. Еще один год в университете и что потом? Продавец в продуктовом магазине, помощник на складе автозапчастей, промоутер в кофейне, супервайзер в магазин тряпья - вот какие кричащие словечки предлагали мне нацепить на себя. Человек с образованием. Звучит гордо. Но не легче было бы купить это образование? Или даже два. И тогда было бы не так совестно быть супервайзером бананов или продавцом тряпья или наоборот. Но я здесь. Не могу вспомнить, о чем я думал, когда метил сюда. В научный инженерный отдел. Да. Я научный сотрудник! С пересушенным кислым языком, красными как у  быка глазами. На скрипучем стуле. Пытаюсь удержаться, чтобы не свалиться на стол спящим. Еще одно убитое лето. Вычеркнутое из молодости. Зато обещанная стабильность. Этого пожалуй никогда у меня не было да и не будет. Но здесь мне ее гарантировали. Дали стол, кресло, компьютер. От звонка до звонка сиди и делай, что говорит начальник. И гарантированно, что мужик через перегородку слева сегодня опять будет докапываться со своими кактусами.Они давно засохли в своих античных горшках. Но он либо боится в это поверить, либо просто сошел с ума. И все поливает их согнутые скелеты из бутылочки из-под Бон Аквы. Полный кретин. Самое тяжкое - думать о своем будущем ранним утром. Но ничего другого в голову почему-то не лезет. Хоть бы музыку включили. Нет, эти ребята по-моему уже совсем ничего не слышат и не видят.

Улица через дорогу заполнена банками. В Москве банков больше, чем багетных в Париже. Какого черта их никто не грабит? Неужели все стали хорошо жить? Почему этот парень поливает кактусы, а не идет грабить банки? Есть ли у него вообще яйца? Нашел о чем подумать!

Научный сотрудник. Сижу без дела, рассматриваю стену. А что, если научный сотрудник сейчас съедет с катушек и примется сам поливать кактусы или пойдет и убьет кого-нибудь за стакан кофе? Это куда серьезнее. Интересно, напишут ли об этом в газетах? Ну хоть в одной? В каком-нибудь Спиден Фо? 
Я решил,чем займусь.

Пойду в сортир. Открою воду и буду пялиться на свое отражение. Пялиться и ждать, когда этот день медленно утечет, как вода в водосток. Вода успокаивает, вода - музыка. К черту скрипучий стул. Ну почему светлые идеи приходят так мучительно долго? 

День как все

Город перестал быть красивым. Он сделался гламурным и тупым. Запестрел рекламными растяжками и буквами на высотках. Приоделся в огни. Улицы его облепили магазины и кафе. Отовсюду грозно взирают буквы. Большие и малые. Нет от них спасения. Кейн ступал по лужам, кутаясь  в серое шерстяное пальто. А один из самых богатых мегаполисов мира тонул в грязи и обреченно двигался по Кольцу. 
Никто давно не видел звезд на небе, - вдруг подумал Кейн. Смог и тучи. А где-то за ними, как за черной ширмой пылает солнце. Для кого-то пылает. Все мы существуем будто в парнике. В безвоздушном пространстве, под искусственным светом. Наши легкие заполняет угарный газ, а желудки – химические отходы. И мы это привыкли находить нормальным. Смешная и ужасная жизнь. Он подумал об этом впервые прошлым летом,  затягиваясь сигаретным дымом в загородной ночи. С тех пор ничего не изменилось - жизнь по-прежнему смешная и ужасная.
Широкобедерные девушки в одинаковых джинсах, с длинными густыми волосами шли впереди. Навстречу проносились они же и парни, похожие на своих подруг. Он вглядывался в их лица и не мог отличить.  Кейн уже давно устал от всех этих  лиц. Он свернул на старый бульвар. Прошел мимо озябших вольных художников. И решил, что пора перекусить. Он искал глазами место, куда можно было бы зайти и заказать чего-нибудь горячего. Где нет безумной поп музыки и напыщенного брэнда на предметах. Он нашел такое место в конце бульвара. В старом доме, выкрашенном в бледно-розовый с лепниной. Внутри его поприветствовала девушка за прилавком с круасанами. Кейн занял столик. Взял себе черный чай и булку с изюмом. Приятная кофейня. В углу сидел пожилой мужчина и читал книгу.  За соседним столиком сидела девушка с раскрытым ноутбуком. Тихо, как в аквариуме. Только вся вода была снаружи. Грязная, холодная вода с неба. Булка была очень свежей и пряной. Чай согревал озябшие пальцы. Кейн обратил внимание на стены. Миниатюрные картинки с пейзажами европейских лесов. Стая собак, рожок, замок далеко в горах. Приятные тона. Потом он перевел взгляд на девушку за соседним столиком. Он ометил ее красивые, немного утомленные глаза, красивые губы и волосы. Кейна в женщинах привлекали волосы. У этой они были  распущены и свисали ровными занавесами по  обе стороны от нежного лица. Девушка была одета в черную кофту и темно синие джинсы. На плече виднелась брютелька от бюстгалтера. Круглая грудь. Тонкие руки. Пальцы быстро нажимают клавиши.  Девушке было на вид года 22. Она была чертовски привлекательна. Сидела, изящно держа спину, и робко скрестив ноги в высоких кожаных сапогах, набивала в твиттере. Кейну понравилось смотреть на нее. Он изредка отрывал взгляд, возвращаясь к чаю, а потом снова глядел на подсвеченное голубым сиянием экрана нежное лицо. Девушка потянулась за бутылкой сока на ее столе и сделала глоток, продемонстрировав Кейну свою длинную шею с тонкой цепочкой, пропадающей в неглубоком вырезе кофты. Хороший вечер. Созерцание красоты, - подумал Кейн.
Вдруг заиграла быстрая музыка. Какой-то хит. Девушка кинулась к своей сумочке, лежавшей на стуле рядом. Молниеносно достала мобильный телефон и нажала кнопку ответа.
- Да! Але? Че? Не слышу! Але? Ну ты и придурок, Макс! Нет. Я не ожидала, что ты такую хрень напишешь. Я не ожидала! Ладно. Я не знаю, кароч. Давай через час. А ребята в курсах? Класс! Ну окей! Я тогда ща буду. Макс! Не пиши мне всякую хрень! Давай, сладкий.
Разговор окончился. На лице девушке светилось счастье в голубом сиянии экрана. Она начала собираться. Сложила ноутбук и убрала его в сумку. Надела пальто. Стряхнула волосы. Застегнулась. И вышла, громко отбивая каблуками. Все стремительно куда-то ушло вместе с ней. Кейн затянулся сигаретой и смотрел, как, пуская сигаретный дым, за окном удалялась девушка. Мы не только мутируем физически, но и психически перестаем быть нормальными - подумал он и положил последний кусок булки в рот. Вдруг он почувствовал языком что-то неприятное. Какая-то бумажка. Он выплюнул ее на салфетку. Очистил от своей слюны и крошек, развернул. Довольно длинная. Мелкими буквами на ней был напечатан текст: "Смотреть на внешний мир опасно. Можно съехать с катушек от творящегося в нем ежедневно. Все беснуется. Правда в чае «L'Edelweiss Alpin»" Истинная правда - подумал Кейн, свернул бумажку и затолкал в пепельницу. Он улыбнулся и посмотрел в окно.  Все беснуется...повторил про себя он. Вот на дороге скачет черт. Нет...всего лишь автоинспектор.

Храм искушения

На этот самоубийственный шаг меня толкнул мой младший брат. По сути, в хвосте прямой и в тоже время хаотичной очереди я оказался из-за игрушечного лазерного меча. В этот день, как и в другие праздничные дни, все культурные мещане отправились в Макдоналдс. И я невольно затесался среди них. Очередь в Макдак в стране, где мне повелось родиться и дышать, идет в сравнение разве что с очередью в усыпальницу сушеного вождя пролетариев всех стран.  Храм искушения. Восьмое чудо Света. Самое обширное меню, какое можно найти в столице. И самый высокий рейтинг по посещаемости. Все это и многое другое принадлежит клоуну в желтом комбинезоне.  В общем гиблое место. Но как быть без него? Люди любят поесть. А это между прочим гораздо проще, чем работать мозгами. Вот если бы они имели способность работать мозгами, то очереди бы давно не были прямолинейными.
Пока я стоял, меня не раз подвергли бессознательным физическим атакам то соседи, то господа с их дамами сердца, прогуливающие животы мимо. Но я стоял. А рядом квакали и крякали, жужжали и блеяли, зевали и толкались бесстрастные лица. А впереди мелькали ребята в оранжевой форме. Там была кухня. И оттуда доносился сильный шум. В таком шуме можно сойти с ума. Я знал, что заставило этих ребят пойти на эту кухню. Я сам два года убил на подобное бесперспективное дело. Только насыщал ненасытную толпу побрякушками и журналами. Этим ребятам в козырьках и угрями на лице можно только пожелать терпения. Оранжевые херувимы. Без них толпа засохла бы как дождевые черви без воды.  
Я стоял, стесненный телами, скользил по их лицам взглядом и меня больно кольнула мысль, что все эти люди садомазахисты! И я вместе с ними заодно. У кассы дернулся мальчик и людоколом начал прокладывать путь на свободу. Он был на финишной прямой.
Хватай гамбургер, мальчик! Держи крепче! Теперь он твой и никому не показывай его! Засунь прямо в обертке в свой рот и беги, пока его не выхватила чья-нибудь жадная рука! Это твоя маленькая прелесть. Аминь. Мальчик убежал. Наверняка он счастлив.
И мы стоим. Все как одна дружная семья. Как единое целое. Мы - народ! Нация! Великая раса дегенератов! А вот и мой заветный сундучок. Слава небесам! Брат будет доволен.
- Эй! Я просил же Вас положить лазерный меч. Будьте добры!
Я пришел а за ним и не зря же героически выстоял эту бойню!
Пока парень в оранжевой форме менял игрушку, он порвал "сундучок". У него тряслись руки. Он нервничал. Возможно это не его вина, но все же я попросил мне дать пакет. 
А толпа бурлила. Жаль детей в этой толпе. За гамбургер их раздавить  ничего не стоит.
Но любой культ требует жертв.

Каждый решит сам

С первого мая я взял за правило каждый вечер выходить на пробежку.
Сидеть дома вечерами стало не выносимо. Нужно было куда-то деть себя. Сначала я прогуливался до супермаркета в соседний район, покупал там батончик какого-нибудь шоколада и шел обратно. Но скоро мне это наскучило. Вдобавок я заметил, как у меня начал появляться живот. И я не смог придумать ничего лучше, чем выходить на пробежку.
Я выхожу в половину десятого. За пять минут дохожу до школы, где когда-то отбатрачил 10 лет. Школа по-прежнему стоит на своем месте. Над главным входом развиваются три флага: государственный, областной и городской. Под ними на козырьке две таблички. Когда я учился, висела только одна. А теперь появилась вторая, доказывающая, что это не простой лицей, а призер в конкурсе "образцовая школа года". Трехэтажное здание по-прежнему в серо-голубом цвете. Правда, на стенах по всему периметру я заметил камеры наблюдения. Теперь с малолетними курильщиками борются эффективнее.
Я дохожу до стадиона. Стадион представляет собой асфальтовое кольцо вокруг тропиков футбольного поля. Стадион тоже не изменился. Все те же пробоины. Правда, наложили новую разметку. Жирная финишная линия, 50, 100, 200 метров.
В школе мы бегали кросс. Парни бежали 12 кругов, девушки 10. Я едва натягивал на четверку. Бежать нужно было на время. Я был далеко не самым быстрым. Для заядлого курильщика взять и пробежать 2 километра за 7 минут было не легкой задачей. Сейчас с курением я завязал и пробегаю 4 километра за 12 минут. Ставлю свои маленькие рекорды, убиваю время. Бег стал для меня одной из немногих моих полезных привычек.
Я начинаю спокойно. Первый круг самый приятный. Бегу лицом к закатному солнцу, поворот, и теперь я к нему спиной, поворот, и я снова бегу к закату. В воздухе пахнет разными деревьями и травами. Запахи щекочут нос и обжигают кожу.
На пятом  круге я набираю скорость. Лицо рассекает воздух - кажется, что дует прохладный ветер. В зарослях футбольного поля появляются двое отцов с их мальчишками. Я пересекаю финишную черту. Шестой круг. Отцы учат своих отпрысков не бояться мяча.
На десятом круге у меня появляется небольшая одышка. Слышно собственное дыхание. Футболка начинает неприятно прилипать к телу. 
На стадионе появляется молодая мамаша с коляской. Я бегу с одной стороны, она медленно прогуливается по другой. Я смотрю прямо перед собой. Стараюсь ни о чем не думать и не сбиваться с ритма. На двенадцатом круге на трассе появляются две дамы. Каждой по пятьдесят лет на вид. В джинсах и спортивных кроссовках, с поводками в руках. Дамы двигаются еще медленнее, чем мамаша с коляской. Мне приходится огибать их, поскольку они растянулись более, чем на половину ширины трассы. Я пробегаю мимо, возвращаюсь на свою дорожку. Вижу, как передо мной возникает мопс. Я перепрыгиваю через его и продолжаю движение.
На пятнадцатом круге снова огибаю дам. Слышу, как одна кидает другой, что ее зять ни на что не годен. На футбольном поле отцы показывают своим отпрыскам, как нужно бить по мячу. Недалеко от ворот йоркширский терьер закончил откладывать свежую кучку. Мопс тыкается мордой в кусты у кромки поля. Я продолжаю бег. Солнце почти скрылось за домом, поворот, белеет спина мамаши, финишная черта, снова поворот. Я немного сбавляю темп.
На двадцатом круге один из мальчишек на поле заплакал. Папа раздосадован – его единственный сын никогда не станет первоклассным футболистом.  Дамы уже прошли целый круг. Их собачки семенят рядом. Ноги напряжены, я чувствую, как горит моя глотка. К мокрому от пота лицу прилипает тополиный пух. В рот залетает какая-то мошка. Я сплевываю. Бегу двадцать первый круг.  Передо мной снова возникает мопс. Я хочу его отфутболить и идти на пролом, раскидав как кегли всех, кто мешается на пути. Вены напряжены, нервы напряжены. Но главное - не останавливаться.
Мамаша сворачивает на дорожку, ведущую со стадиона. Уходит. Ей на смену появляется паренек лет двенадцати. В левой руке поводок. На его конце здоровенная остромордая псина на тощих лапах. Мальчик идет на поле, где псина присаживается. Над ее головой пролетает мяч. Второй папа показывает своему сыночку, как надо пробивать угловой. Дамы проходят второй круг. Их собачки носятся в траве, виляя своими маленькими вениками. Двадцать пятый круг. Я пересекаю финишную черту. Перехожу на шаг. Я весь измок. Но это было здорово. 25 кругов - это очень неплохо. Но все было бы лучше... все было бы гораздо лучше, если бы ни две жопы, мелькающие впереди. Собака парнишки закончила свои дела. Парень, дергая за поводок своего четвероногого друга, уходит, просовываясь через жерди в заборе. Я медленно иду. Дыхание постепенно восстанавливается. Я смотрю на двух дам и слышу, о том, как одна другой рассказывает, как ее дочь съездила отдохнуть на Бали. Мне не хочется прерывать ее рассказ. Вероятно мне и самому интересно узнать о том, как живется на Бали. Но это должно случиться. Кто-то должен сделать это. Кто-то должен указать этим людям на их элементарные гражданские обязанности. И поравнявшись с ними я сказал:
- Извините, что прерываю ваш разговор. Но мне кажется, что прогуливаться с собаками на школьной территории это не правильно.
- А в чем дело? - удивляется та, что рассказывала.
- Наши собачки не могут никому мешать. - отвечает та, что слушала рассказ.
- Думаю, вам стоит поискать более подходящее место, где ваши животные могут справить нужду. Подумайте над этим. - говорю я.
- Они же ручные. Совсем маленькие. Ты посмотри на них, парень! - кисло улыбаясь отвечает первая.
- Умный такой парень! Каждый сам решит, что ему делать! Живи своей жизнью! - тявкает вторая.
- Но они не фруктовым сиропом гадят.
- Возомнили себя умными! 
- Ты с кем это говоришь парень!?
Это оказались агрессивные жопы. Я мог бы сто раз пожалеть о том, что вмешался в их идиллическую беседу. Но жалею совсем о другом. Я больше ничего не говорю им в ответ. Я просто направляюсь к калитке и иду домой. Навстречу мне попадаются баскетболисты. В спину мне словно пистолеты направлены камеры наблюдения. Я не был в школе уже 5 лет. И не собираюсь. Мне некого навещать в ней.
Прохожу ряды разноцветных машин, песочницу без песка, двух узкоглазых влюбленных на лавке. Вот  я у подъезда своего дома. Громадная бетонная коробка. Мы с ней почти ровесники. Прикладываю к магниту ключ, звучит короткая мелодия, открываю дверь. Подъезд, как обычно, пахнет дерьмом. Запах всегда доносится откуда-то с лестницы верхних этажей. И часто это человеческое дерьмо. Вездесущее дерьмо. По утрам на него натыкаешься вслепую. Тычешься в это дерьмо. Снова и снова.
На следующий день я снова иду на стадион. И снова те же задницы медленно перемещаются передо мной, и те же собачонки резвятся в траве. На поле футболисты гоняют мяч, во что-то вляпываются, матерятся и забивают гол. По моему лбу течет пот. В висках стучит пульс. Футболка начинает неприятно прилипать к телу. За домом догорает солнце. Финишная черта, поворот. Главное не останавливаться.

В поисках Виана

Это был наш последний день в зимнем Париже. Мы поднялись из метро под вечереющее небо, возбужденные и не чувствующие голода. В газетном киоске сияли глянцевые лица и мерзли арабы.

Я огляделся и заметил знаменитый кабаре. Маленькая мельница еще не зажглась в неоновых огнях. Город пока оставался серым и все таким же огромным. Я вытащил из внутреннего кармана пальто карту.RUE BORIS VIAN.Это должно быть где-то на улице Pigalle. Так сказала всемирная сеть. Еще раз бросив взгляд на мельницу и убедившись, что ничего грандиозного в ней нет, мы прошли через короткую аллею из голых деревьев, и оказались у еще одной дыры, ведущей к подземным поездам. Станция метро Pigalle. Мы стояли на автобусной остановке, на перекрестке 6 дорог и разглядывали карту. Это было бесполезно. Карта почти вся выцвела. Улицы, которую мы искали, на моей карте не было. Я лишь записал сбоку карандашом адрес. Вокруг нас на домах висело множество синих RUE.RUE,RUE,RUE.И все не те. Мы решили исследовать переулок напротив. Мы шли вдоль дороги и на встречу нам не попадались ни автомобили, ни люди. Над нами нависали старые каменные дома. Первые этажи были глухи. Над опущенными ставнями висели буквы. Они еще не зажглись, но было видно, какие не загорятся этой ночью. Мы шли,и я вчитывался в незнакомые названия заведений и улиц. Из одной двери вышла женщина.Она стала у стены, закурила и что-то сказала в нашу сторону. Мы прошли молча. Я увидел бар. У входа висело меню.Я  остановился,чтобы посмотреть,но ничего не разобрал,кроме цен. По-французски я разве что научился считать до десяти. И то сейчас едва ли вспомню цифру один. В двери было синее стекло. Я заглянул в него и мои глаза уставились на большую женскую грудь, чуть ли не прилипавшую к стеклу. Варвара взяла меня за руку и поскорее увела оттуда. Мы дошли до конца переулка. Мое чутье подсказывало мне, что здесь мы ничего не найдем. В любом городе, где бы ты не потерялся, всегда спрашивай людей постарше. Это наверняка коренные горожане, и они точно знают все улицы и подмостки. Мы попытались спросить у прохожей пожилой парижанки, как нам пройти на нужную RUE, но не поняли друг друга. Как бы ни старались, кроме улыбки ничего выразить мы не смогли. Ни она со своим английским, ни я со своим французским счетом раз, два, три, десять. Мы  вернулись на перекресток и двинулись во второй переулок. Он отличался от первого. Хоть это и были те же дома, только с другой стороны. Друг за другом, теснясь, на первых этажах располагались музыкальные магазины. Они вслед за остальным Парижем объявили скидки. На витринах висели гитары и саксофоны, стояли комбоусилители и синтезаторы. Заброшенный музыкальный рай по другую сторону от рая проституток.

-Он играл джаз. Давай зайдем и спросим продавца. Он наверняка знает. – Предложил я.

И мы завернули в один из магазинов. В помещении горело тусклое освещение и не было чистого участка стены, где бы что-нибудь не висело или стояло. Это была лавка, битком набитая всевозможными инструментами. Как и вся Европа в целом, это маленькое помещение поражало своей вместительностью. А так же тем, в каком идеальном порядке находилось столько предметов в одном душном маленьком пространстве.  

Я спросил продавца по-английски, знает ли он, как пройти на RUE BORIS VIAN,он помотал головой, мы развернулись и вышли. Я шел в пальто нараспашку. Была зима. Но не было ни ветра, ни снега, ни даже луж. Мы прошли несколько десятков метров, и дойдя до конца переулка, я увидел на углу в дверях другого музыкального магазина блондина.

-Он точно должен знать. Давай подойдем. - Сказал я.

-Вы не знаете, как нам туда пройти? - спросил я его, протягивая карту с нацарапанным карандашом адресом.

- Ммм.Борис Виан!- воскликнул он по-французски.

- Ты не знаешь ,где находится улица Бориса Виана? -бросил он по-английски в зал.

- Кто? - спросил показавшийся в дверях второй блондин.- Нет. Я не знаю. Может наверху. - Показал он в сторону холма, на Монмартр.

-Вы не знаете, что он уже мертв? - спросил первый парень.

И вот мы уже взбирались вверх по брусчатому холму. Я искал на домах синие вывески и дивился тому, как на таком крутом склоне припаркованы автомобили. Здесь все было похоже на средневековый сказочный город. Возможно, такой и была вся Европа когда-то, подумал я. Большой сказочный мрачный город. Мы взбирались все выше и выше, по бесконечным крутым лестницам.

-Не нужно мне было надевать каблуки.- Сказала Варвара.

Я поднимался очень быстро, перепрыгивая ступеньки через одну. Улица Сальвадора Дали, улица Поля Гогена, Модильяни…RUE, RUE, RUE.

- Стыдно признаться, но сколько здесь живу, никогда не слышала об этой улице. - Сказала сухощавая художница у Сакре-Кёр.

-Здесь рядом есть справочное бюро. Идемте, спросим у них.

 -Нет-нет-нет. Виан не жил на Pigalle. Он часто проводил время здесь, на Монмартре. Его улица на Barbes Rochechouart .Но там он, по-моему, тоже не жил.

Молодая женщина за длинным дугообразным столом очень быстро достала карту и ручкой наносила в ней пунктирные линии и кружки. Мы поблагодарили ее по-английски и художницу - по-французски и, заглянув в какой-то магазин шоколадных конфет за сувенирами для мамы Варвары, начали спускаться с холма. Теперь у меня было две карты. Мы шли и шли вдоль шоссе навстречу навесной железной дороге, по которой грохотал и трясся поезд. Все ниже опускался вечер, все больше мы удалялись от привычного Парижа. Но это была всего на всего его неотъемлемая часть. На улице стояли лотки с непонятными не то фруктами не то овощами, турки-фарсовщики совали под нос золотые наручные часы и кричали отовсюду "Шанель! Шанель!".Они толпами стояли у магазинов с индийскими фильмами, магазинов с мусульманскими свадебными платьями, магазинов с розетками и дрелями. Они толпами стояли повсюду на заплеванном тротуаре, беспорядочно выкрикивая незнакомые слова.

-Держи сумку крепче.- сказал я Варваре. - Мы почти у цели.  – хотя, должен признаться, я совсем не понимал, куда идти.

-Пойдем сюда.

-Пако рабан! Вери Чип!,- привязался к нам какой-то турок.

Теперь я взял за руку Варвару и быстро увел ее.

Дрянное место. Настоящие трущобы. Я сверил с картой. Мы совсем близко к цели. Но где же она? И тут мы приблизились  к низкому панельному дому с мелкими окнами и выбеленными стенами, которые могли принадлежать разве что нищенской поликлинике. Немного выше моей головы, там, где могли бы увидеть все, висела синяя табличка "18 Arr.RUE BORIS VIAN. 1920-1959. Ecrivain". Одинокая табличка с каплями белой краски на левом верхнем углу. Жалкое зрелище. На улице совсем стемнело. В доме загорелся свет. Ecrivain. Я догадывался, что это слово могло означать «писатель». Я просто стоял и рассматривал табличку. Засунул руки в карманы и смотрел на стену. Был ли этот район таким всегда – спросил я у пустой улицы.

-Тебя сфотографировать? - спросила Варвара.

-Здесь жил Виан.- сказал я на обратном пути. - И, скорее всего здесь он писал. И, скорее всего он часто бывал не один. А может, он любил одиночество. Ты знаешь, я ведь совсем ничего не знаю о его жизни.

-Пока мы шли сюда, я заметила магазинчик с очень недорогими чемоданами. Давай заглянем туда? - Сказала она.

- Но мне кажется, что именно здесь он и должен был написать свои лучшие романы.

- А потом я хочу посмотреть ботиночки и туфельки в магазинчиках напротив. Там большие скидки.

-Держи сумку крепче. - Ответил я.

Я думал, что собирать вещи мы будем очень долго. Их за неделю накопилось столько, что уместить все в сумки, с которыми мы приехали было бы невозможно. Но в ту ночь мы очень быстро упаковали все сувениры в новый багаж, купленный за 14,99 евро у какого-то толстого молчаливого турка, который вдруг резко оживился, когда услышал, что мы говорим по-русски.

По телевизору, висящему на стене, в ночных новостях показывали бунтующий Тунис. Мир был по-прежнему безумен и бесполезен. Я выключил телевизор. Погасил ночник - и комната погрузилась в темноту. Темнота была синего цвета.  

Я не спал. Лежал на кровати и прислушивался, как внизу на улице по асфальту быстро стучат каблуки, и почти беззвучно начинает накрапывать дождь. Варвара, завернувшись в одеяло, спала. Вещи были собраны. Багаж стоял у двери. На прикроватной тумбочке стояла медная Эйфелева башня. Кто сейчас живет там, где когда-то жил Виан? - думал я. Но вопрос как-то сам собой быстро рассеялся. И осталась лишь веселая мелодия, виртуозно исполняемая на трубе незримым музыкантом. Он стоял на полусогнутых ногах в ночном переулке. За его спиной непрерывно мчались вагоны. В их пустых окнах горел желтый свет. На их фоне был виден лишь силуэт музыканта. Знакомая мелодия. Я слышал эту мелодию. Конечно же! Это «Хлоя».

- Это «Прощай, черный дрозд». - сказал чей-то голос.

Да? Ну и ладно. Я дилетант в джазе. Сколько осталось до утра? – последнее, что промелькнуло  в моей голове.

Но никто не ответил.

Шла последняя ночь в Париже.